Что вы, какая может быть жизнь на планетах? Гравитация, половину времени темно, агрессивная атмосфера… — возразил пожилой солнечный парус, покачивая антеннами.
Этот «рассказ» недавно победил в конкурсе сверхкороткой фантастики, и поэтому уместным будет пояснить, в чем же заключался его посыл в моей интерпретации.
Все началось с того, что Homo Sapiens оказались в довольно удачной (или неудачной, это как посмотреть) эволюционной ситуации. Во-первых, наш вид в какой-то момент прошел через критическое сокращение популяции до нескольких тысяч человек. Вследствие этого генетическое разнообразие современной человеческой популяции необычайно мало — мы все практически клоны друг друга. Даже различия между расами на генетическом уровне настолько малы, что легко теряются в фоновом шуме случайных мутаций.
Во-вторых, все остальные представители рода Homo вымерли еще в доисторические времена, оставив нас среди животных, достаточно непохожих на нас, чтобы мы не могли ни общаться, ни скрещиваться с ними. Вопрос скрещивания и неминуемо следующей за ним неразберихи я уже описал в Эффекте шимпанзе. Теперь поговорим об общении.
В фильме «Прибытие» зрителей знакомят с гипотезой лингвистической относительности (ЛО), утверждающей, что язык определяет мышление; причем в сильной трактовке он может даже определять такие фундаментальные аспекты мышления, как восприятие времени и свобода воли. На эту гипотезу также опирается «1984» Оруэлла.
Более слабой трактовке гипотезы ЛО можно найти немало подтверждений. Например, в некоторых человеческих языках нет слов «право» и «лево», позволяющих человеку описывать мир относительно собственного положения в пространстве; вместо этого носители таких языков вынуждены использовать стороны света, то есть свое абсолютное положение. В результате они ориентируются на местности так хорошо, как мы никогда не смогли бы.
Но вот проблема: как показал Ноам Хомский, все человеческие языки укладываются в единую универсальную модель, которая, вероятнее всего, записана в наши мозги на аппаратном уровне. Это значит, что мы просто не сможем общаться с каким-то другим видом естественным образом, даже имея полную информацию о его языке (под неестественным образом я подразумеваю алгоритмы машинного перевода, которые не страдают от тех же ограничений, но которые пока что неидеальны даже для человеческих языков). А еще это значит, что мы пока не можем проверить сильную трактовку гипотезы ЛО.
Из-за этого свобода воли, абсолютность времени и другие аксиомы мышления кажутся настолько очевидными, что странно даже задаваться вопросом — а можно ли смотреть на мир иначе? Оказывается, можно. Когда Эйнштейн показал, что время относительно, а Либет — что свобода воли, скорее всего, является лишь самовнушением, многие люди попросту не могли встроить эти факты в свою модель мира, и оставили все, как есть. Когда квантовая механика показала, что в своей основе мир вообще не имеет ничего общего с нашими врожденными представлениями, даже лучшие из лучших не смогли уложить это в свои интуитивные модели. И даже квантовая механика запросто может оказаться лишь абстракцией над еще более безумным уровнем реальности.
Но обвинять Вселенную в том, что мы не можем ее понять, абсурдно. Проблема в нас. Проблема в том, что мы все видим мир в одной и той же проекции, и потому не можем разглядеть его свойства, которые в другой проекции были бы очевидны и ребенку.
Даже если мы сами не можем увидеть Вселенную в другой проекции, стоит хотя бы попытаться представить тех, кто может. В приведенном выше рассказе я представил существ, обитающих в открытом космосе. Мне пришлось вообразить весь их эволюционный путь, чтобы понять, как они должны выглядеть и в какой проекции видеть мир. Их линия жизни началась где-то на комете или астероиде с очень слабой гравитацией. Первые макроскопические организмы в этой линии были чем-то вроде растений, пускающих корни в ядра комет и использующих свет звезды в качестве источника энергии, так же, как и наши растения. Правда, на одной комете мало места, и это давало космическим растениям эволюционный стимул распылять свои семена в космос, в надежде, что хотя бы одно семя из миллиарда столкнется с другой кометой. Естественно, подобный процесс размножения был крайне неэффективен, и некоторые виды сменили семенную стратегию на чередование поколений, подобно тому, как на Земле это делают медузы. Теперь укоренившиеся в комете полипы производили и отправляли в космос уже полноценные организмы, способные находить в бескрайней пустоте подходящие для заселения объекты и активно маневрировать для встречи с ними. Логично, что для маневрирования они использовали солнечные паруса, поскольку это самый простой и эффективный вид космических двигателей, который легко мог развиться как модификация фотосинтезирующих листьев. Со временем эти медузы-паруса учились лучше и лучше моделировать орбитальное движение, и некоторые из них стали достаточно маневренными, чтобы охотиться на своих более примитивных родичей; этим хищникам уже не требовалось чередование поколений, так что теперь весь их жизненный цикл проходил в открытом космосе. И в какой-то момент они стали достаточно умными, чтобы задаться вопросом — «А что, если на дне этих гравитационных колодцев, которые называют планетами, тоже кто-то живет? Да не, бред какой-то».
Из научно-фантастической классики, пытавшейся добиться того же, вспоминаются две работы. Станислав Лем в «Солярисе» представляет живую планету, а Роберт Форвард в «Яйце дракона» — жизнь на поверхности нейтронной звезды. Жизнь в открытом космосе тоже не новая идея, но я почему-то не помню ни одной истории, в которой она была бы проработана до реалистичности.
При таком разнообразии возможностей гуманоидные инопланетяне, типичные для большинства научно-фантастических сеттингов, кажутся смешными, а их распространенность служит болезненным напоминанием о нашей ограниченности. И это, наконец, возвращает нас к теме из заголовка.
Даже если люди видят Вселенную в очень маленьком диапазоне проекций, это все равно лучше, чем одна проекция. Астрономы через эффект параллакса могут измерить расстояние в несколько тысяч парсек, используя лишь разницу в положении Земли на противоположных краях ее орбиты; а Google Pixel рассчитывает глубину резкости на фотографиях, используя дрожание рук пользователя. Так же и незначительная разница между перспективами двух достаточно различных людей может указывать на фундаментальный провал в нашей модели реальности.
И лучшим историческим примером этому является аутизм. От других психических расстройств он отличается тем, что аутисты способны адекватно воспринимать и анализировать реальность, просто не в той проекции, в которой это делают остальные. Считается (на основаниях различной шаткости), что Исаак Ньютон, Альберт Эйнштейн, Чарльз Дарвин, Пол Дирак, Никола Тесла, Стенли Кубрик, Льюис Кэрролл, Микеланджело, Моцарт и еще множество людей, оставивших позитивный след в истории, имели те или иные расстройства аутистического спектра. И если еще недавно принадлежность к этому спектру с трудом устанавливали даже при полноценном обследовании, то сегодня предлагаются методы диагностики аутизма еще на этапе эмбрионального развития. Что поднимает вопрос — будут ли этичны селективные аборты плодов, которые разовьются в аутистов (если, конечно, считать этичными сами аборты)? На основании всего вышесказанного, вы, я думаю, уже догадываетесь, какой ответ я предлагаю. Безусловно, ребенок с аутистическим расстройством — огромная ноша для семьи, и я готов лично отдавать деньги, чтобы такие дети могли получать должный уход со стороны как семьи, так и специалистов. Но позволить себе избавиться от них мы просто не можем.
Наконец, некоторые западные страны в некоторых местах ввели так называемую политику diversity, что дословно переводится на русский как «разнообразие» и означает, что при отборе людей в ограниченные группы, будь то факультет университета, совет директоров компании или орган госуправления, преимущество при прочих равных будут иметь кандидаты, отличающиеся от тех, кто уже числится в группе. Я не буду утверждать, что подобная политика лишена недостатков, но, по крайней мере, теперь вы знаете и о ее преимуществах.
Мы можем лишь гадать, что произойдет, если люди встретятся с носителями действительно отличающейся проекции мира. Но можно с уверенностью утверждать, что это будет самое переломное событие во всей нашей истории.